Гусельцева М.С. Психология и новые методологии: эпистемология сложного

English version: Guseltseva M.S. Psychology and new methodologies: the epistemology of complexity
Психологический институт РАО, Москва, Россия
Московский государственный областной университет, Москва, Россия

Сведения об авторе
Литература
Ссылка для цитирования

В контексте культурно-исторического подхода к анализу науки обсуждаются интеллектуальные движения новых методологий. Изменившаяся социокультурная и познавательная ситуации потребовали от психологии разработки новых методов, понятий и методологий, позволяющих адекватно исследовать изменяющуюся психику в сложном изменяющемся мире. Идеи трансдисциплинарности, концепции сложного мышления, эпистемология сложности становятся для психологической науки порождающей средой для производства новых исследовательских подходов и методологических стратегий. В этом контексте обсуждается концепция французского ученого Эдгара Морена, который ввел семь принципов сложного мышления, выделил фундаментальные аспекты сложности – холизм и антиномичность, показал значимость в анализе реальности тонких и не всегда очевидных факторов культуры.

Ключевые слова: методология, психология современности, трансдисциплинарность, эпистемология сложности, интеллектуальные движения, Э.Морен

Психология перед лицом современности

Наука есть социокультурный феномен, а это означает, что ее текущие проблемы, цели и задачи обусловлены контекстами изменяющегося времени и пространства (так, модерн иногда трактуют как стиль, чувствительный к факторам времени, а постмодерн – пространства). Трансформирующаяся современность становится значимым предметом рефлексии психологической науки. «Психология современности» – конструкт, который охватывает изменения познавательной и социокультурных ситуаций развития знания, а также отражение этих изменений в подходах психологической науки (см.: [Асмолов, 2015; Марцинковская, 2014]). Из этой ситуации для психологического познания в целом проистекает ряд следствий, вызовов и проблем, касающихся горизонтов новых методологий.

Новые методологии представлены поисковыми движениями, рождающимися в ситуации, характеризуя которую, мы прибегаем в основном к метафорическим конструктам смежных наук, таким как «текучая современность», «ускользающий мир», «общество риска», «плывущие структуры» [Бауман, 2008; Бек, 2008; Гидденс, 2005], что сразу же позволяет обнаружить здесь проблему: психология практически не имеет языковых средств для обсуждения реальности творящихся изменений. Данная ситуация ставит перед психологией как современной наукой задачи обновления ее дискурсов и тезауруса, методологического инструментария, способов взгляда на мир, стилей научного мышления.

Это обновление психологии тесно связано с рефлексиями нового (сложного, текучего) мышления и поиском новых (смешанных, текучих) методологий, для характеристики которых также не сложилась однозначная терминология. Цель данной статьи – структурировать это пока еще зыбкое поле знания, обсудить, что представляют собой текучие методологии и сложное мышление?

Новые методологии

Порождающей средой для появления новых методологий стали общенаучные и социокультурные движения, самоорганизующиеся под именами: антропологический поворот, синергетика, культурно-историческая эпистемология, трансдисциплинарность, эпистемология сложного [Киященко, Моисеев, 2009; Князева, 2014; Мокий, 2009; Прохорова, 2009; Синергетическая парадигма…, 2002, 2004; Современные методологические стратегии, 2014].

Наш язык – это способ категоризации и видения реальности. Одновременно категоризи­ровать – значит упрощать. В этой связи отнюдь не случайно, что новые методологии пы­таются известить о себе на другом языке. Так, в словарь философии науки вошел кон­структ «методологические стратегии»: не жесткие и стабильные инструменты познания, а мягкие и текучие стратегии. Такой термин оказался необходим, чтобы соединить, с од­ной стороны, требования порядка научности, а с другой – внести творческий хаос и более вольный дискурс гуманитаристики (см.: [Современные методологические стратегии, 2014]). Среди этих стратегий наиболее активно обсуждаются переводческие (познание как «пе­ревод» из одной эпистемологической системы в другую), интерпретативные и конвенцио­нальные [Там же]. Наряду с термином «научные школы», характеризующим уже сложив­шиеся традиции и застывшие структуры, в язык вошел более соответствующий реально­сти становящегося знания оборот «интеллектуальные (или поисковые) движения».

В статье Н.Н.Козловой и Н.М.Смирновой приведен ряд примеров, где за изменением словаря социальных наук просматривалась глубинная трансформация парадигмы социального познания: так, вместо «субъекта» появился «актор»; вместо «системы» в работах Н.Элиаса возникли «фигурации» [Козлова, Смирнова, 1995]. Методологический инструментарий классической науки, приспособленный к изучению стабильной и устойчивой реальности, воплощающейся в образы жестких структур с четкими границами, оказался не способен не только осмысливать, но и обнаруживать тонкие реальности ситуативных и текучих изменений. «Осознание исторической ограниченности классического образа социального знания и соответствующих методологических регулятивов порождает потребность и проблему поиска новых средств анализа и репрезентации социальной реальности» [Там же, с. 15]. Таким образом, новые методологии следует искать на границах наук, в пограничных полях исследований, в расщелинах парадигм, на необщих путях научного поиска.

Сензитивность к языку, работа с терминологией, конструирование новых понятий – одна из актуальных задач методологии современной психологии. Хотелось бы обратить внимание на необходимость дифференциации таких важных для обсуждения поднятой темы понятий, как «эпистемология» и «гносеология». Нередко их используют как синонимы, что допустимо для эмпирического разума, но непозволительно в плане анализа новых методологий. Так, эпистемология есть общая теория познания, а гносеология – специальная теория познания. Гносеология изучает, как мы познаем мир и его отдельные явления, тогда как эпистемология ставит вопросы в методологическом ракурсе: как возможно знание в принципе; каковы условия возможности познания; как возможна та или иная наука (как возможны философия и математика, история и психология? – эти вопросы отсылают к традиции мысли И.Канта, В.Дильтея, Э.Гуссерля и др.). Эпистемология, таким образом, обращается именно к методологическим аспектам познания. Важную роль в этой традиции играет введенный М.Фуко термин «эпистемы»: познавательные поля, обобщенные схемы познания (конфигурации) в европейской культуре. Эпистемы вполне могут рассматриваться как аналог парадигмы или исследовательской программы, как матрицы самобытной эволюции социогуманитарного знания. В качестве системообразующего основания для типологии эпистем выступают отношения между «словами» и «вещами» (гносеологией и онтологией). В таблице 1 мы сопоставили развитие эпистем по М.Фуко со сменой типов рациональности (см. табл. 1).


Таблица 1
Эволюция системы познания

Несмотря на то что концептуализации М.Фуко и представления о типах рациональности складывались на основании анализа разного эмпирического материала – опыта социогума­нитарных наук [Фуко, 1994], с одной стороны, и эволюции естествознания [Стёпин, 2000], с другой, их сопоставление выявляет общие тренды: движение от порядка классической науки к творческому раскрепощению и исчезновению дисциплинарных границ; возраста­ние сложности и сверхрефлексивности [Гусельцева, 2013].

Поисковые движения новых методологий в наши дни сосредоточены в следующих иссле­довательских областях: 1) рефлексии, связанные с идеалами постнеклассической науки, наиболее значимыми из которых остаются идеи социокультурной обусловленности зна­ния, конвергенция и диалог естествознания и гуманитаристики; 2) смешанные методы и исследовательские парадигмы (широко обсуждаемые посредством конструкта триангуляции, то есть сочетания количественных и качественных исследовательских стратегий; 3) трансдисциплинарность (конструкт, несущий пафос подвижности, полноты и целостно­сти знания) и 4) эпистемология сложности, развивающая в разных вариантах концепции сложного мышления, то есть мышления, адекватного возрастающей сложности мира.

Фундаментальная наука, как правило, мотивирована самоценной радостью познания; она сканирует горизонты и работает на опережение; для ее характеристики уместен лозунг: знание ради знания. Тогда как прикладные исследования решают задачи, поставленные извне, где «заказчика интересует технологическая воплощаемость, а не знание о мире как таковое» [Автономова, Щедрина, 2014, с. 12]. Различие ориентаций фундаментальных и прикладных исследований может быть передано рядом антиномий: глобальное vs локальное; универсальное vs ситуативное; самодетерминация (внутренняя логика развития науки) vs внешняя детерминация (пресловутый социальный заказ, влияние социокультурного контекста и вызовы современности). Наряду с полярностями идеалов бескорыстной познавательной активности ученого, с одной стороны, и технологического прагматизма, с другой, – знание ради знания или знание ради пользы, – значимую роль играет и менее очевидная взаимосвязь, где доминирование той или иной установки влечет за собой потерю эффективности науки в целом.

Так, Т.Б.Романовская в социокультурном анализе развития знания обратила внимание на отставание Франции середины ХIХ в. по сравнению с достижениями Англии и Германии: «…большинство значительных работ в области естествознания и точных наук стали принадлежать немецким и английским ученым, в отличие от начала века, когда целое созвездие выдающихся физиков, математиков и механиков жило и работало во Франции» [Романовская, 1998]. Исследование проблемы показало, что прежде интенсивное продвижение науки подавил прагматизм: «особое внимание прикладным наукам в ущерб фундаментальным» [Там же]. Таким образом, продуктивное научное развитие основано на поддержке разнообразных видов знания – теоретического, прикладного, творческого.

В наши дни изменившаяся социокультурная и познавательная ситуации потребовали от психологии разработки новых методов, понятий и методологий, позволяющих адекватно исследовать изменяющуюся психику в сложном изменяющемся мире. Если в начале ХХ в. для преодоления открытого методологического кризиса психологии необходимо было выйти за пределы круга сознания (эту задачу решали самые разные психологические подходы), то XXI век, для того чтобы вписаться в движение общенаучной модернизации познания, побуждает психологию к преодолению замкнутого круга отдельных дисциплин. Этому движению соответствует эволюция таких конструктов, как междисциплинарность → мультидисциплинарность (интердисциплинарность, полидисциплинарность) → трансдисциплинарность. К сожалению, на этой дороге психология оказалась явно не в авангарде.

Трансдисциплинарность

Идеи трансдисциплинарности представлены на сегодняшний день в нескольких интерпретациях. Впервые этот термин возник в дискуссиях Ж.Пиаже с астрофизиком Э.Янчем и математиком А.Лихнеровичем [Гребенщикова, Киященко, 2011]. Ж.Пиаже полагал, что трансдисциплинарность – это более высокий и сложный этап интеграции знания, нежели междисциплинарность [Piaget, 1971, 1972]. В дальнейшем были отрефлексированы более тонкие дифференциации этих понятий: чем, например, междисциплинарность отличается от мультидисциплинарности, а последняя – от трансдисциплинарности? (Для наглядной демонстрации изменения этих представлений ниже нами использован иллюстративный материал информационного портала «Трансциплинарность», режим доступа: http://www.anoitt.ru).



Рис. 1. Дисциплинарная коробка в дисциплинарной матрице знания.


«Дисциплинарная коробка» – это образ классической науки, представленной дисциплинарной организацией знания (рис. 1). Однако этот образ размывался уже на протяжении ХХ в., где во второй его половине междисциплинарность эволюционировала в мультидисциплинарность.



Рис. 2. Междисциплинарность.


В чем здесь проявились отличия? Междисциплинарность предполагает, что есть ведущая дисциплина, которая использует достижения, методы, стратегии других наук для решения своих задач и на своей территории (рис. 2). Мультидисциплинарность – это картина уже проблемно-ориентированных исследований, где для решения общей задачи привлекаются эксперты и специалисты из разных наук (рис. 3).



Рис. 3. Мультидисциплинарность.


Трансдисциплинарность – движение сквозь дисциплины; это принципиальная открытость дисциплинарных границ и конец парадигм в том смысле, что заранее заданной матрицы исследовательского мышления нет, а методы, путь, методология выстраиваются по ходу самого исследования (рис. 4). Наиболее ярким примером такого подхода стала эпистемология сложности Э.Морена [Морен, 2005; Morin, 1994]. Для Э.Морена междисциплинарность, с одной стороны, и интер-, поли- и трансдисциплинарность, с другой, различаются тем, что в первом случае дисциплины, обмениваясь концептами и идеями, продолжают сохранять свой суверенитет, а во втором – новые когнитивные схемы перетекают из одной дисциплины в другую в игнорировании дисциплинарных границ (при этом сама по себе дисциплина теряет когнитивную твердость, переходя в текучее состояние, которое довольно удачно выражается префиксом «транс-», и решение той или иной проблемы («совместный проект») творится совокупными усилиями разных дисциплин (аспект мультидисциплинарности) [Князева, 2005].



Рис. 4. Трансдисциплинарность.


Согласно Е.Н.Князевой, междисциплинарность – это сотрудничество ряда научных областей, предполагающее обмен понятиями и конструирование общих понятий для понимания того или иного феномена. Полидисциплинарность рождается в сотрудничестве разностороннего изучения определенного феномена разными дисциплинами. Трансдисциплинарность – это познание, игнорирующее дисциплинарное границы [Князева, 2011]. Отметим, что префикс «транс-», подчеркивающий текучесть такого исследования, в наибольшей степени соответствует образу «текучей современности» (З.Бауман). «Разводя эти понятия, целесообразно говорить о полидисциплинарных исследовательских полях, междисциплинарных исследованиях и трансдисциплинарных стратегиях исследования» [Князева, 2005, с. 22].

Современные концепции трансдисциплинарности различаются тем, что одни делают акцент на интеграцию знания, на его единоцентризм [Мокий, 2009], а другие – на холизм и подвижность [Киященко, Моисеев, 2009; Князева, 2011], на сензитивность к нюансам (где полнота и целостность знания не обязательно сводится к его центристской организации) [Морен, 2005]. «Трансдисциплинарность – это способ расширения научного мировоззрения, заключающийся в рассмотрении того или иного явления, не ограничиваясь рамками какой-либо одной научной дисциплины» [Мокий, 2009, с. 13]. «Трансдисциплинарность – это исследовательская стратегия, которая пересекает дисциплинарные границы и развивает холистическое видение. Трансдисциплинарность в узком смысле означает интеграцию различных форм и методов исследования, включая специальные приемы научного познания, для решения научных проблем. Трансдисциплинарность в широком смысле означает единство знания за пределами конкретных дисциплин» [Князева, 2011, с. 194].

Трактовки трансдисциплинарности простираются от подчеркивания текучести познавательного пространства до общих и математически выраженных принципов познавательной деятельности. Трансдисциплинарность предполагает: демократичность знания и его полифонию; построение более сложной картины мира; энциклопедизм ученого; разноуровневое исследование определенной проблемы (например, сочетание глобальных и локальных; биологических и культурных аспектов); новый принцип организации знания (открытость дисциплинарных границ, взаимодействие дисциплин). Формы этой новой организации исследования осмысливались также под другими названиями: мультидисциплинарность (мultidisciplinarity), плюродисциплинарность (pluridisciplinarity), интердисциплинарность (interdisciplinarity) [Мокий, 2009].

Этапы разработки проблемы трансдисциплинарности нашли отражения в ряде концепций, получивших следующие обозначения: трансдисциплинарность-1, трансдисциплинарность-2, трансдисциплинарность-3 и трансдисциплинарность-4. Первый этап представлен дискуссией Ж.Пиаже, Э.Янча и А.Лихнеровича на семинаре, посвященном проблемам университетского образования [Apostel, Berger, Briggs, Michaud, 1972], где обсуждалась идея более сложной модели исследований, нежели междисциплинарность. Продуктом второго этапа разработки данной проблемы явилась Хартия трансдисциплинарности, принятая на I Всемирном конгрессе по трансдисциплинарности в Португалии в 1994 г. Принцип холизма выступил здесь ведущим в организации знания (режим доступа: http://anoitt.ru/index4.php). Трансдисциплинарность-3 представлена подходом Л.П.Киященко и В.И.Моисеева [Киященко, Моисеев, 2009]. Трансдисциплинарность-4 основана на принципе единоцентризма в организации исследований [Мокий, 2011]. Трансдисциплинарное состояние современной науки характеризуется тем, что каждая дисциплина рассматривается одновременно как суверенная и открытая система; в антиномиях традиции и инновации; изменения посредством заимствований опыта смежных дисциплин и сохранения собственной идентичности.

Общенаучное движение трансдициплинарности выступило вдохновителем новой эпистемологии – концепций сложного мышления, которое более адекватно возрастанию сложности мира в целом.

Сложное мышление (Thinking of Complexity / à la pensée complexe)

Проблемы сложного мышления обсуждаются в концепциях Э.Морена [Морен, 2005; Morin, 1994], К.Майнцера [Майнцер, 2009; Mainzer, 2004], в связи с идеями автопоэзиса Ф.Варелы и У.Матураны [Матурана, Варела, 2001], в контексте отечественной синергетики [Князева, 2014; Синергетическая парадигма, 2002, 2004], в соотнесении со становлением постнеклассической рациональности в психологии [Клочко, 2011].

Синергетическая трактовка сложного мышления (thinking in complexity) направлена на то, чтобы применять теории сложных систем в социогуманитарных науках. Однако здесь появляются и определенные риски: так, перенос общих закономерностей развития с одной изучаемой реальности на другую не всегда учитывает «нюансирование» (роль тонких и не всегда очевидных факторов культуры).

Последнего удалось избежать в оригинальном подходе Э.Морена. Ученый обращает внимание на два фундаментальных аспекта сложности – холизм и антиномичность (достижение полноты знания через диалектику его противоречий). В этой связи он вводит принцип диалогики, согласно которому путь к истине лежит в сочетании как полярных, так и дополняющих друг друга суждений. Наиболее близкий для психологов пример – это антиномия индивид – общество: «Когда психолог интересуется индивидом, общество исчезает, оно предстает только как оболочка для жизни человека. А когда социолог изучает общество, индивид является только инструментом, которым манипулирует общество» [Князева, 2005, с. 15]. Подобные идеи также известны в методологии социогуманитарного знания в качестве принципа герменевтического круга. Важно отметить, что сходной эпистемологической установки придерживается и один из вдохновителей современной культурной психологии Р.Шведер [Shweder, 1991], согласно взглядам которого существует единый интенциональный мир, где культурное и психологическое нераздельно.

Появившаяся в 1974 г. работа Э.Морена с названием “L’Unité l’homme” была посвящена синтезу теории эволюции, нейропсихологии, истории и гуманитарных наук [Морен, 2005]. Интенция навести мосты между науками о человеке рождала методологи­ческие поиски и практики трансдисциплинарности. Концепция Э.Морена начала склады­ваться в 1950-е гг. В работе «Человек и смерть» (L’Homme et la mort, 1951) он применил антропологический подход, чтобы соединить данные социологии, биологии, этнографии, психологии в многомерном анализе этой общей для названных наук проблемы. В «Утра­ченной парадигме» (La Paradigme perdu. La Nature humaine, 1973) была сформулирована эпистемология сложного. Трудом всей его жизни явилась 6-томная энциклопедия «Ме­тод» (La Méthode, 1977–2004), где ученый, прокладывая оригинальный путь, решая общую задачу, осуществлял синтез естественного и социогуманитарного знания [Морен, 2012].

С позиции Э.Морена всякое познание есть эпистемологический перевод и субъективное конструирование образа мира. Сложность же мышления развивается как живая петля между познаваемым феноменом и познанием этого познания. В контексте постнеклассической эпистемологии мы обозначили такой феномен термином сверхрефлексивность [Гусельцева, 2013].

Совокупная характеристика сложного мышления подразумевает эволюционную сложность (матрешечную включенность в текущее состояние пройденных этапов развития мышления и разнообразие его научных стилей), характеристики когнитивной сложности (в широком смысле слова – онтологическую и гносеологическую сложность), холизма, антиномичности, нелинейности, открытости, голографичности и диалогичности, автопоэтичности, креативности (сензитивность к новизне, сканирование эпистемологических горизонтов, гибкость, дивергентность). Сложное мышление эволюционно возникает как ответ на вызовы сложного мира.

Э.Морен вводит семь принципов сложного мышления: принцип челночного познавательного движения; голографический принцип; принцип обратной связи, или взаимодействияпричины и следствия; принцип рекурсивной петли, согласно которому личность порождает общество, которое порождает личность; принцип единства зависимости и автономии; диалогический принцип, который точнее было бы определить как принцип игры антиномий; принцип конструктивизма познания [Морэн, 2005].

От метода – к социальным практикам

В подходе Э.Морена отсутствует метод в его классическом понимании, а есть не-метод: «продвижение вперед без дороги, прокладывание дороги в процессе движения по ней» [Морен, 2005, с. 44]. Новые методологии – это не конкретная исследовательская программа, а общая методологическая стратегия. Такая трактовка ограничивает принцип воспроизводимости знания классическим разумом. Метод – это не программа и не инструкция, а «прокладывание дороги». Эпистемология сложности возникает в самом процессе исследовательского движения.

Подход Э.Морена репрезентирует нам свойства новых методологий – интегративность знания, антиномичность, неопределенность, текучесть, конструктивизм, энактивизм (интерактивность); проективность, где новая методология нередко предстает как порождающая пустота, взывающая к собственным креативным усилиям читателя.

Отсюда проистекает ряд следствий: от творческого использования таких методологий, которые исследователь никогда не повторяет, а проходит путь заново – как свой собственный путь; до полного неприятия и непонимания – как это было, например, с работами М.Фуко в университете Упсалы, когда он никак не мог упаковать свои новые идеи в формат диссертации [см. Эрибон, 2008]. Или казус книги «Интеллектуальные уловки», написанной физиком Ж.Брикманом и математиком А.Сокалом с целью критики постмодернистской философии [Брикман, Сокал, 2002]. У одних читателей эта книга вызывает катарсис разоблачения сеанса магии, а другие пожимают плечами, ибо воспринимают данный труд как попытку рассказать о тайнах пространства на языке плоскости.

Скольжение по познавательным полям М.Фуко или прием деконструкции Ж.Деррида – не точное знание, которое можно процедурно воспроизвести, но конструкции, требующие наполнения собственным воображением. Проблема интеграции психологических и социогуманитарных исследований заключается в сложности коммуникации и перевода из одной эпистемологической системы в другую, буквально – из одного исследовательского сознания в иное. Мышление, где есть дисциплинарные границы, сосуществует в наши дни с мышлением, для которого никаких пределов нет. Такое свойство мышления, как нелинейность, выражается в метафоричности языка как познавательного и репрезентирующего средства. Там, где необходимо «нюансировать» – подчеркнуть и выразить тонкости, передать смысловые оттенки, научный язык не справляется и, например, Э.Морен или К.Хофштадтер [см.: Хофштадтер, 2001] обращаются к художественным выразительным средствам. Сложное мышление синтезирует когнитивную, социальную и эстетическую парадигмы как разные грани познания.

Представление о знании как сложившемся и каноническом останавливает мир в определенной точке, подобно фотосъемке, однако реальность – это непрекращающееся кино, где методологическое мышление есть мышление сомневающееся, антиномичное (способное взглянуть на вещи с одной, с другой, с третьей и т.д. сторон). Симультанному довольно трудно перетечь в сукцессивное. И практически никогда этого не удается достичь без смысловых потерь. Когда мы констатируем, что мир усложняется, важно понимать, что нет мира, существующего отдельно от нашего мышления; это единый процесс: сложное мышление рождается в сложном мире, где сложный мир рождает сложное мышление.

Приближение к глубинам реального делает затруднительным поиск точных терминов и обнаруживается через противоречия и антиномии. «Реальное и воображаемое сотканы, сплетены воедино, образуют сложный комплекс нашего бытия, нашей жизни» [Князева 2005, с. 18]. Слияние реального и воображаемого недопустимо для классического стиля мышления: здесь есть реальность и объективное знание о ней. Достижение объективности через дополнительность появляется в неклассическом стиле мышления. Для постнеклассического взгляда на мир аксиомой становится положение, что «человеческая реальность … является полувоображаемой», она конструируется человеком в процессе познания и уже потому не является полностью реальной. Знание здесь – не столько система, сколько личный опыт. «Самые большие прогрессивные сдвиги в современных науках были достигнуты в результате реинтеграции наблюдателя в наблюдаемое» (личностное знание, авторская наука) [Морен, 2005, с. 32]. Идеи Дж.Беркли, которые некогда отвергли и осмеяли, переосмысленными возвращаются в наши дни. «Мы вновь открываем истину, которая была установлена два века назад философом-епископом: не существует никаких неосмысленных нами тел» [Там же]. («Бытие – это или то, что воспринимается, или тот, кто воспринимает», писал Дж.Беркли в «Трактате о принципах человеческого знания» [Беркли, 1978].)

Самоочевидное довольно часто остается неотрефлексированным и непознанным: «Ни одна наука не захотела познать самую объективную категорию познания – категорию познающего субъекта. Ни одна естественная наука не захотела познать свое культурное происхождение. Ни одна физическая наука не захотела признать своей человеческой природы» [Морен, 2005, с. 32]. Дилемма наук о природе и наук о духе – это дилемма нашего мышления, которую мы онтологизировали (т.е. воображаемому придали статус реального): «Великий разлом между наукой о природе и наукой о человеке скрывает одновременно и физическую реальность последней, и социальную реальность первой» [Там же]. Довольно трудно удерживать мышление в установках новой парадигмы, предполагающей произвольное владение методологической оптикой, своего рода скашивание взгляда с привычного видения мира на необычное. Господствующая парадигма застилает глаза. В этой связи Э.Морен предлагает постижение человека в качестве «тринитарного понятия» в сети категорий «индивид – общество – вид» (эти категории графически он изображает в виде треугольника). Сложное мышление стремится удержать в сознании многомерность этих аналитических измерений.

Основные труды Э.Морена еще ожидают перевода на русский язык. Его проект – несомненно, романтическая методология: эпистемологические ориентиры, которые мы сами должны творчески и ситуативно применять. Это познание – контекстуальное, глобальное, многомерное и сложное. Однако свое приложение эпистемология сложности нашла в модернизации образования: так, в сочинении «Хорошо устроенная голова. Переосмыслить реформу ↔ реформировать мышление» (La tête bien faite, 1999) Э.Морен предложил ввести принципы сложного мышления в систему школьного обучения. «Хорошо устроенная голова» предпочтительнее ʺголовы, наполненной многочисленными знаниямиʺ» [Морен, 2012]. Способность мыслить глобально (знание ради знания) помогает успешно решать локальные проблемы (полезное знание) [Князева, 2005].

Из эпистемологии сложного Э.Морен выводит также этические принципы солидарности. Сложное мышление предполагает космополитизм как ценность. Ученый вводит конструкт «планетарное сознание», связывая его с идентичностью человека как жителя Земли. Здесь соединился гуманитарный, экологический, цивилизационный пафос; Э.Морен настаивает на необходимости новых цивилизационных отношений между людьми и нациями (civiliser les relations humaines) [Морен, 2012]. Сложное мышление – это сопротивление цивилизации наступлению варварства.

Творение дискурса

«Хорошо устроенная голова» – метафорический конструкт, рождающий самые разные трактовки: от переосмысленной классики «Продуктивного мышления» М.Вертгеймера до конструирования новых социальных реальностей. «Я все более и более убеждаюсь в том, что понятия, которые мы используем, чтобы постигнуть наше общество – все общество, – изуродованы и поэтому неизбежно ведут к порочным действиям» [Морен, 2005, с. 30]. Это важное замечание. Сходные идеи высказывает С.Жижек, показывая, что те понятия, которыми мы пользуемся для объяснения реальности, искажают наши восприятие и, напротив, отдаляют от ее понимания [Жижек, 2002].

Творение дискурса есть миссия интеллектуала. Этот пафос особенно был выражен во французской традиции: роль интеллектуала в модернизации общества. В наши дни осознание ответственности интеллектуальной элиты робко возникает и в России. Так, например, осознана проваленная миссия интеллектуала в десталинизации общества. Однако за этим стоит более глубинная вещь – осознание отсутствия дискурса, позволяющего обсуждать такие проблемы и тем самым преодолевать в обществе его культурные травмы ХХ в. [см.: Кобрин, 2015; Прохорова, 2014].

Таким образом, вопрос о тезаурусе для описания новых реальностей – это не только проблема науки. Она имеет свои социальные и исторические последствия. Мы предполагаем, что общество так легко увлеклось бегством в архаику, потому что интеллектуалами не выработан язык и культурные средства в целом для конструкции образов будущего. Это делает востребованными вопросы психологии культуры как исследовательского направления, рефлексирующего культурно-антропологическую сложность современной реальности [Гусельцева, 2015]. Например, актуален вопрос: почему на российской почве не только не укоренились, а оказались дискредитированными либерально-освободительные идеи? [Прохорова, 2014]. Один из возможных ответов заключается именно в отсутствии дискурса, адекватного менталитету общества. Так, в Англии либеральная идея обсуждалась в понятиях «невидимой руки рынка», но такой дискурс не годился для России, где не было исторических традиций индивидуализма, инициативности, правовой рациональности.

В свою очередь, во Франции либеральная идея претворялась в жизнь уже совсем на ином языке – во взаимосвязи понятий «свобода – равенство – братство». Российское же общество не выработало дискурса, позволяющего осмыслить то, что с ним происходило в ХХ в., и культурная травма оказалась вытеснена. В 1990-е гг. новую реальность постсоветскому обществу прививали на языке западного дискурса, однако это претворилось в симулякр, в имитации, ибо, как стало понятно лишь сейчас [см.: Кобрин, 2015], для российской модернизации требовалась реконструкция собственной либерально-освободительной традиции (связанной с идеями П.Я.Чаадаева, А.С.Пушкина, В.Г.Белинского, Н.Г.Чернышевского и др.), где идеи свободы и личности органично сочетаются с имманентно значимыми для российского общества идеями социальной справедливости.

В заключение – несколько слов о миссии психологии. Психология работает с человеком, с его поведением, представлениями, внутренним миром; однако она не только изучает человека своей эпохи, но и вполне конкретно его воспитывает. Психология как наука гуманизирует общество; выращивает индивидуальность; создает образы позитивного будущего. Таким образом, у нее есть культуртрегерская роль. И здесь нельзя переоценить культивирование сложного мышления. Актуальность нерешенной проблемы модернизации российского общества никуда не ушла, а застывшие структуры мышления, как говорит Э.Морен, продуцируют «окаменевшие мысли».


Финансирование
Исследование выполнено при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований, проект 13-06-00272 «Социальное и информационное пространство: взаимосвязь и взаимозависимость».


Литература

Автономова Н.С., Щедрина Т.Г. (Ред.). Культурно-историческая эпистемология: проблемы и перспективы. К 70-летию Бориса Исаевича Пружинина. М.: Политическая энциклопедия, 2014.

Асмолов А.Г. Психология современности: вызовы неопределенности, сложности и разнообразия. Психологические исследования, 2015, 8(40), 3. http://psystudy.ru

Бауман З. [Bauman Z.] Текучая современность. СПб.: Питер, 2008.

Бек У. [Beck U.] Космополитическое мировоззрение. М.: Центр исследований постиндустриального общества, 2008.

Брикман Ж., Сокал А. [Bricmont J., Sokal A.] Интеллектуальные уловки. Критика современной философии постмодерна. М.: Дом интеллектуальной книги, 2002.

Гидденс Э. [Giddens A.] Ускользающий мир. Как глобализация меняет нашу жизнь. М.: Весь мир, 2004.

Гиренок Ф. Удовольствие мыслить иначе. М.: Академический проект, 2008.

Гребенщикова Е.Г., Киященко Л.П. Трансдисциплинарная парадигма образования в «обществе знания» – позитивная утопичность проблематизации. В кн.: Утопия и образование: сб. тр. Международной научно-практической конференции (26–28 октября 2011 г. Москва). Томск: Томский государственный педагогический университет, 2011. С. 52–60.

Гусельцева М.С. Образы достойного будущего как фактор позитивной социализации детей и подростков: идея культуры. Образовательная политика, 2015, 1(67), 29–44.

Гусельцева М.С. Эволюция психологического знания в смене типов рациональности. М.: Акрополь, 2013.

Жижек С. [Žižek S.] Добро пожаловать в пустыню реального! М.: Прагматика культуры, 2002.

Киященко Л.П., Моисеев В.И. Философия трансдисциплинарности. М.: Институт философии РАН, 2009.

Клочко В.Е. Эволюция психологического мышления: этапы развития и закономерности усложнения. Сибирский психологический журнал, 2011, No. 40, 36–152.

Кобрин К. О катастрофе, которая парализовала Россию. Colta.ru, 2015. http://www.colta.ru/articles/society/6818

Князева Е.Н. Эдгар Морен в поисках метода познания сложного. В кн.: Морен Э. Метод. Природа природы. М.: Прогресс-традиция, 2005. С. 5–26.

Князева Е.Н. Трансдисциплинарные стратегии исследований. Вестник ТГПУ (TSPU Bulletin), 2011, 10(112), 193–201. http://iph.ras.ru/uplfile/evolep/helena/knyazeva_e-_n-_193_2.pdf

Марцинковская Т.Д. Социальная и эстетическая парадигмы в методологии современной психологии. Психологические исследования, 2014, 7(37), 12. http://psystudy.ru

Матурана У., Варела Ф. [Maturana H., Varela F.] Древо познания: Биологические корни человеческого понимания. М.: Прогресс-Традиция, 2001.

Мокий В.С. Методология трансдисциплинарности-4. Нальчик: АНОИТТ, 2011. http://www.anoitt.ru/tdbiblioteka/tdmetodol.php

Мокий В.С. Основы трансдисциплинарности. Нальчик: Эль-Фа, 2009.

Морен Э. [Morin E.] Метод. Природа природы. М.: Прогресс-Традиция, 2005.

Морен Э. [Morin E.] Размышления о познании. Вестник Европы, 2012, No. 33. http://magazines.russ.ru/vestnik/2012/33/m30-pr.html

Поддубный Н.В. (Ред.). Синергетические исследования в области гуманитарных и естественных наук: сборник статей. Белгород: Политерра, 2003.

Прохорова И.Д. Светское общество и традиционалистское сознание: научная лекция. Сноб, 2014. http://snob.ru/selected/entry/84749

Романовская Т.Б. К анализу понятия «национальная наука»: постановка проблемы. В кн.: Социокультурный контекст науки. М.: Институт философии РАН, 1998.

Синергетическая парадигма. Когнитивно-коммуникативные стратегии современного научного познания. М.: Прогресс-Традиция, 2004.

Синергетическая парадигма. Нелинейное мышление в науке и искусстве. М.: Прогресс-Традиция, 2002.

Стёпин В.С. Теоретическое знание: Структура, историческая эволюция. М.: Прогресс-Традиция, 2000.

Фуко М. [Foucault M.] Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб.: А-cad, 1994.

Фуко М. [Foucault M.] Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. Часть 2. М.: Праксис, 2005.

Фуко М.[Foucault M.] Ранние работы. СПб.: Владимир Даль, 2015.

Хофштадтер Д.Р. [Hofstadter D.R.] Гедель, Эшер, Бах: эта бесконечная гирлянда. Метафорическая фуга о разуме и машинах в духе Льюиса Кэрролла. Самара: Бахрах-М, 2001.

Эрибон Д. [Eribon D.] Мишель Фуко. М.: Молодая гвардия, 2008.

Piaget J. Méthodologie des Relations Interdisciplinaires. Archives de Philosophie, 1971, No. 34, 539–549.

Piaget J. L’épistémologie des relations interdisciplinaires. In: L. Apostel, G. Berger, A. Briggs, G. Michaud(Eds.), L’interdisciplinarité – Problèmes d’enseignement et de recherche. Centre pour la Recherche et l’Innovation dans l’Enseignement. Paris: Organisation de Coopération et de développement économique, 1972. pp. 131–144.

Shweder R.A. Thinking Through Cultures: Expeditions in Cultural Psychology. Cambridge: Harvard University Press, 1991.

Поступила в редакцию 12 мая 2015 г. Дата публикации: 27 августа 2015 г.

Сведения об авторе

Гусельцева Марина Сергеевна. Кандидат психологических наук, доцент, ведущий научный сотрудник, лаборатория психологии подростка, «Психологический институт РАО», ул. Моховая, д. 9, стр. 4, 125009 Москва, Россия; ведущий научный сотрудник, лаборатория психологии личности, факультет психологии, Московский государственный областной университет, ул. Радио, д. 10А, 105005 Москва, Россия.
E-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Ссылка для цитирования

Стиль psystudy.ru
Гусельцева М.С. Психология и новые методологии: эпистемология сложного, 2015, 8(42), 11. http://psystudy.ru

Стиль ГОСТ
Гусельцева М.С. Психология и новые методологии: эпистемология сложного // Психологические исследования. 2015. Т. 8, № 42. С. 11. URL: http://psystudy.ru (дата обращения: чч.мм.гггг).
[Описание соответствует ГОСТ Р 7.0.5-2008 "Библиографическая ссылка". Дата обращения в формате "число-месяц-год = чч.мм.гггг" – дата, когда читатель обращался к документу и он был доступен.]

Адрес статьи: http://psystudy.ru/index.php/num/2015v8n42/1158-guseltseva42.html

К началу страницы >>

• < Назад
• Вперёд >